Черная Орхидея - Страница 116

116

Убить его.

И попытаться жить с этим.

И попытаться жить обычной жизнью, сознавая, что лучший друг Мики Коэна строит в отношении тебя такие же планы.

Я выбросил эти мысли из головы, как только увидел, что четвертый дом, находившийся в конце глухого переулка стоит целым и невредимым — чистый фасад, аккуратно подстриженная лужайка перед зданием. Припарковавшись в двух домах от места, я пошел к нему пешком. Никаких «фордов», зато много пустых карманов для их парковки.

Стоя на тротуаре, я стал осматривать дом. Это была постройка 20-х годов, небольшой домик в форме куба, отштукатуренный и покрашенный белилами с деревянными балочными перекрытиями. Я обошел его от подъездной аллеи до крошечного садика и вокруг вымощенной камнем дорожки, ведущей к парадному входу. В доме не было света — похоже, что все окна были занавешены плотными шторами. Вокруг дома стояла абсолютная тишина.

Вытащив револьвер, я нажал кнопку звонка. Ответа не последовало. Подождав двадцать секунд, я просунул пальцы в дверной проем. Почувствовав треснувшую деревянную планку, я достал свои наручники и, раскрыв их, вставил в проем узкую часть. Она застряла; я стал строгать дерево вокруг замка и делал это до тех пор, пока не увидел, что зазор двери уменьшился. Тогда я ее легонько толкнул — и она открылась.

Освещение с улицы помогло мне найти выключатель в доме; включив свет, я увидел пустую комнату с паутиной по углам. Подойдя к крыльцу, я закрыл дверь. Шторы на окнах не пропускали ни малейшей частицы света. Я возвратился в дом, закрыл дверь и заблокировал замок, вставив в него деревянную щепку.

Заблокировав вход, я пошел в дальнюю часть дома. Из комнаты рядом с кухней доносился какой-то медицинский запах. Приоткрыв ногой дверь, я стал шарить по стене в поисках выключателя. Когда я нажал его, мне в глаза ударил ослепительно яркий свет. Когда мой взор прояснился, я понял, чем пахнет: формальдегидом.

Вдоль стен были расположены полки с сосудами в которых хранились внутренние органы; на полу лежал матрас, полуприкрытый армейским одеялом. На нем скальп с окровавленной головы и две тетрадки. Собравшись с силами, я заставил себя посмотреть на все это.

В сосудах с жидкостью плавали мозги, глаза, сердца и кишки. Рука какой-то женщины с обручальным кольцом на пальце. Яичники, бесформенные внутренние органы, сосуд, наполненный пенисами. Челюсти с золотыми зубами.

Я почувствовал, что меня вот-вот вырвет, и, не желая больше смотреть на запекшуюся кровь, присел на корточки возле матраса. Подняв одну из тетрадей, я стал перелистывать ее; страницы были заполнены аккуратным почерком. Было дано описание того, как грабились могилы — в отдельных колонках названия кладбищ, имена захороненных и даты. Дойдя до страницы, на которой упоминалось то самое Лютеранское кладбище восточного Лос-Анджелеса, где была похоронена моя мать, я отбросил тетрадь в сторону и машинально ухватился за одеяло; но, увидев, что оно все заляпано застывшей спермой, в ужасе отшвырнул его к двери. Открыв другую тетрадь, я перенесся в 14 января 1947 года. Аккуратным мужским почерком было выведено:

"Когда она пришла в себя во вторник утром, я поняла, что она не выдержит дальнейших пыток и что мне тоже не следует задерживаться здесь надолго. Эти влюбленные пташки должны вот-вот проснуться. Надо сказать, что она очень гордилась своими маленькими сиськами. Даже тогда, когда я тушила о них «Честерфилд» вчера. Я решила, что буду отрезать их медленно.

Она была все еще в ступоре, возможно даже в шоке. Я показала ей эту знаменитую бейсбольную биту, которая принесла мне столько удовольствия в прошедшую воскресную ночь. Поводила ей по ее телу. Это, казалось, вывело ее из шока. Поковырялась в ее мелкой дырочке так, что она чуть не проглотила кляп. Жалко, что на бите не было острых шипов, как на тех орудиях пытки, которые использовались инквизицией. Тогда она точно не скоро бы забыла мои поглаживания. Держа биту перед ее лицом, я стала вырезать ножом пятно от сигареты на ее левой сиське. Она закусила кляп так сильно, что изо рта потекла кровь. Я воткнула нож глубже, почувствовала кость и начала вращать лезвие. Она попыталась закричать, и кляп провалился ей дальше в горло. На мгновение я вытащила его, она стала вопить что-то про свою маму. Я вставила кляп назад, задвинув его поглубже, и стала резать правую сиську.

Похоже, в тех местах, где она связана, у ней начинается инфекция. Веревки сдавили ее лодыжки, и из них уже течет гной..."

Отложив тетрадь в сторону, я понял, что готов это сделать, а если бы замешкался, то следующие несколько страниц вернули бы меня в нужное состояние. Я встал, посмотрел на аккуратно выстроенные в ряд сосуды с внутренними органами и подумал, приходилось ли Джорджи убивать раньше. Тут мой взгляд остановился на сосуде, стоявшем отдельно от остальных, на подоконнике, над матрасом.

Треугольный кусочек плоти с татуировкой, изображавшей сердце с эмблемой ВВС внутри, и надписью внизу: «Бетти и майор Мэтт».

Я закрыл глаза и задрожал; обхватив себя руками, я пытался сказать Бетти, что извиняюсь за то, что увидел ее сокровенную часть, что я не хотел заходить так далеко, что просто хотел помочь ей. Я хотел говорить это снова и снова. Но тут кто-то нежно до меня дотронулся, и я был благодарен за это нежное прикосновение.

Обернувшись, я увидел мужчину. Его лицо было обезображено шрамами. В руках он держал крючковатые медицинские инструменты, инструменты, которыми можно было резать и шуровать внутри. Он прикоснулся этими скальпелями к своей щеке; я охнул и потянулся за револьвером. Два стальных лезвия метнулись в мою сторону; мой 45-й выскользнул из кобуры и упал на пол.

116